Simple....

"All the earth has turned to sky

are flowers neither why nor how
when is now and which is Who

and i am you are i am we"

In The Same Sapce

The setting of houses, cafés, the neighborhood

that I’ve seen and walked through years on end:

I created you while I was happy, while I was sad,

with so many incidents, so many details.

And, for me, the whole of you has been transformed into feeling.

Perfections

ONLY themselves understand themselves, and the like of themselves,
As Souls only understand Souls. ~Walt Whitman 

Little piece of Jonathan Safran Foer's "Extremely Loud and Incredibly Close" Novel

   I read the first chapter of A Brief History of Time when Dad was still alive, and I got increadibly heavy boots about how relatively insignificant life is, and how compared to the universe and compared to time, it didn't even matter if I existed at all.  When Dad was tucking me in that night and we were talking about the book, I asked if he could think of a solution to that problem.  "Which problem?"  "The problem of how relatively insignificant we are."  He said, "Well, what would happen if a plane dropped you in the middle of the Sahara Desert and you picked up a single grain of sand with tweezers and moved it one millimeter?"  I said, "I'd probably die of dehydration."  He said, "I just mean right then, when you moved that single grain of sand.  What would that mean?"  I said, "I dunno, what?"  He said, "Think about it."  I thought about it.  "I guess I would have moved one grain of sand."  "Which would mean?"  "Which would mean I moved a grain of sand?"  "Which would mean you changed the Sahara."  "So?"  "So?  So the Sahara is a vast desert.  And it has existed for millions of years.  And you changed it!"  "That's true!"  I said, sitting up.  "I changed the Sahara!"  "Which means?"  he said.  "What?  Tell me."  "Well I'm not talking about painting the Mona Lisa  or curing cancer.  I'm just talking about moving that one grain of sand one millimeter."  "Yeah?"  "If you hadn't done it, human history would have been one way..."  "Uh-huh?"  "But you did do it, so...?"  I stood on the bed, pointing one of my fingers at the fake stars, and screamed: "I changed the course of human history!"  "That's right."  "I changed the universe!"  "You did." "I'm God!"  "You're an atheist."  "I don't exist!"  I feel back onto the bed, into his arms, and we cracked up together.

Misunderstood Rose

I can feel you far away.

Your hesitation matching mine.

Sadness left us as the residue of uncompromising love,

Between the blind seeking adoration of bright doorways.

And sweet melodic voices dispersed by the wind crested in the park.

I can feel you far away with your earth blue eyes,

Catching the waves of unknown oceans not born,

Harvesting the sea Of torn lullaby's in the skies.

Your grief matching mine.

Touching glasses,

Toasting the totality of all time

When lovers fought behind the lines of red wine pouring from the gashes left behind

By the sweet pedals

of a Misunderstood Rose.

~ Serj Tankian

Анри Барбюс. Нежность

25 сентября 1893 г.
Мой дорогой, маленький мой Луи! Итак, все кончено. Мы больше никогда не
увидимся.  Помни это  так  же  твердо,  как  и я. Ты не  хотел  разлуки,  ты
согласился бы  на  все, лишь бы  нам  быть вместе. Но мы должны  расстаться,
чтобы  ты мог начать новую жизнь. Нелегко было сопротивляться и тебе и самой
себе, и нам  обоим  вместе...  Но я не жалею, что  сделала это, хотя  ты так
плакал, зарывшись в  подушки  нашей постели.  Два  раза ты  подымал  голову,
смотрел на меня жалобным, молящим  взглядом... Какое у тебя было пылающее  и
несчастное лицо! Вечером, в темноте, когда я уже не могла видеть твоих слез,
я чувствовала их, они жгли мне руки.
     Сейчас мы оба  жестоко страдаем. Мне  все  это кажется тяжелым  сном. В
первые дни просто нельзя будет поверить; и  еще  несколько месяцев нам будет
больно, а затем придет исцеление.
     И только тогда я вновь стану тебе  писать,  ведь мы решили, что я  буду
писать тебе время от времени. Но мы также твердо решили, что моего адреса ты
никогда  не узнаешь и мои  письма будут единственной связующей нитью, но она
не даст нашей разлуке стать окончательным разрывом.
     Целую  тебя в  последний  раз,  целую  нежно, нежно, совсем безгрешным,
тихим поцелуем --ведь нас разделяет такое большое расстояние!..
25 сентября 1894 г.
Дорогой мой, маленький  мой Луи! Я снова говорю  с тобою,  как обещала.
Вот уж год,  как  мы расстались. Знаю, ты не забыл меня, мы все  еще связаны
друг  с другом, и  всякий раз, когда я думаю  о тебе, я  не могу не  ощущать
твоей боли.
     И все  же  минувшие двенадцать  месяцев сделали свое дело:  накинули на
прошлое  траурную дымку. Вот уж и дымка появилась. Иные  мелочи стушевались,
иные подробности и вовсе исчезли. Правда, они порой всплывают в памяти; если
что-нибудь случайно о них напомнит.
     Я как-то попыталась и  не могла представить себе выражение твоего лица,
когда впервые тебя увидела.
     Попробуй и ты вспомнить мой  взгляд, когда ты увидел меня впервые, и ты
поймешь, что все на свете стирается.
     Недавно  я улыбнулась. Кому?.. Чему?.. Никому и ничему. В аллее  весело
заиграл солнечный луч, и я невольно улыбнулась.
     Я и раньше пыталась улыбнуться. Сначала мне казалось невозможным  вновь
этому  научиться.  И  все-таки,  я  тебе  говорю,  однажды я,  против  воли,
улыбнулась. Я хочу, чтобы и ты тоже все чаще и чаще улыбался, просто так  --
радуясь хорошей  погоде или сознанию, что у  тебя впереди какое-то  будущее.
Да, да, подними голову и улыбнись.
17 декабря 1899 г.
И вот я  снова  с тобой,  дорогой  мой Луи. Я -- как сон, не правда ли?
Появляюсь, когда мне  вздумается, но всегда в нужную минуту, если вокруг все
пусто  и  темно.  Я  прихожу и  ухожу, я  совсем  близко, но  ко мне  нельзя
прикоснуться.
     Я не чувствую себя несчастной.  Ко  мне вернулась бодрость,  потому что
каждый  день  наступает утро и, как всегда, сменяются  времена  года. Солнце
сияет так ласково,  хочется ему довериться, и даже обыкновенный дневной свет
полон благожелательности.
     Представь себе, я недавно танцевала! Я часто смеюсь. Сперва я замечала,
что  вот  мне стало  смешно,  а теперь уж и  не  перечесть,  сколько  раз  я
смеялась.
     Вчера  было  гулянье. На  закате солнца  всюду теснились толпы нарядных
людей.  Пестро,  красиво,  похоже  на  цветник.  И  среди  такого  множества
довольных людей я почувствовала себя счастливой.
     Я пишу тебе, чтоб рассказать обо всем этом; а также и о том, что отныне
я обратилась в новую веру -- я исповедую самоотверженную любовь к тебе. Мы с
тобой  как-то  рассуждали  о самоотверженности в  любви, не  очень-то хорошо
понимая ее... Помолимся же вместе о том, чтобы всем сердцем в нее поверить.
6 июля 1904 г.
Годы  проходят!  Одиннадцать  лет! Я уезжала далеко, вернулась и  вновь
собираюсь уехать.
     У тебя,  конечно,  свой дом, дорогой мой  Луи,  ведь  ты теперь  совсем
взрослый и, конечно, обзавелся семьей, для которой ты так много значишь.
     А ты сам, какой ты стал? Я представляю себе, что лицо у тебя пополнело,
плечи стали  шире, а седых волос, должно быть, еще  немного и, уж  наверное,
как прежде, твое лицо все озаряется, когда улыбка вот-вот тронет твои губы.
     А я?  Не  стану описывать тебе,  как  я  переменилась,  превратившись в
старую  женщину. Старую! Женщины стареют раньше мужчин,  и,  будь я  рядом с
тобою, я выглядела бы твоей матерью -- и  по наружности, и по тому выражению
глаз, с каким бы я смотрела на тебя.
     Видишь,  как   мы  были  правы,  расставшись  вовремя.  Теперь  уж   мы
перестрадали, успокоились, и сейчас мое письмо, которое  ты, конечно,  узнал
по почерку на конверте, явилось для тебя почти развлечением.
25 сентября 1893 г.
Мой дорогой Луи!
     Вот уже двадцать лет, как мы расстались... И вот уже  двадцать лет, как
меня  нет  в живых, дорогой мой. Если ты жив и прочтешь  это письмо, которое
перешлют  тебе  верные и почтительные руки,-- те, что в  течение многих  лет
пересылали тебе мои предыдущие  письма,  ты  простишь мне,-- если  ты еще не
забыл  меня,-- простишь, что  я  покончила с собой на  другой  же день после
нашей разлуки. Я не могла, я не умела жить без тебя.
     Мы вчера расстались с тобой.  Посмотри хорошенько на  дату -- в  начале
письма.  Ты,  конечно,  не  обратил на  нее  внимания. Ведь  это вчера  мы в
последний раз  были  с  тобою в нашей  комнате  и  ты, зарывшись  головой  в
подушки,  рыдал  как  ребенок  беспомощный перед страшным  своим горем.  Это
вчера,  когда в полуоткрытое окно заглянула  ночь, твои слезы, которых я уже
не  могла видеть,  катились по моим  рукам. Это вчера ты кричал  от  боли  и
жаловался, а я, собрав все свои силы, крепилась и молчала.
     А  сегодня, сидя  за нашим  столом,  окруженная нашими вещами, в  нашем
прелестном уголке, я пишу те  четыре  письма, которые  ты должен  получить с
'большими промежутками. Дописываю последнее письмо, а затем наступит конец.
     Сегодня вечером я дам самые точные распоряжения о том, чтобы мои письма
доставили  тебе  в  те  числа, которые на них указаны, а также приму  меры к
тому, чтобы меня не могли разыскать.
     Затем  я  уйду  из  жизни.   Незачем  рассказывать  тебе  --  как:  все
подробности этого отвратительного действия неуместны. Они могли бы причинить
тебе боль, даже по прошествии стольких лет.
     Важно то,  что  мне удалось оторвать тебя от  себя  самой и сделать это
осторожно и ласково, не ранив тебя. Я хочу и дальше заботиться о тебе, а для
этого  я  должна  жить и после моей смерти. Разрыва не  будет,  ты  бы  его,
возможно, и не перенес, ведь тебе все огорчения причиняют такую острую боль.
Я буду возвращаться к  тебе,-- не слишком часто,  чтобы понемногу мой  образ
изгладился  из  твоей  памяти, и  не слишком  редко, чтоб избавить  тебя  от
ненужных  страданий. А  когда ты узнаешь от меня  самой  всю правду, пройдет
столько лет (а ведь время помогает Мне), что ты уже почти не сможешь понять,
что значила бы для тебя моя смерть.
     Луи,  родной  мой,  сегодняшний  наш  последний  разговор  кажется  мне
каким-то зловещим чудом.
     Сегодня мы говорим  очень  тихо, почти неслышно,-- уж очень  мы  далеки
друг от друга, ведь я  существую только в тебе, а ты уже забыл меня. Сегодня
значение слова  сейчас для той, которая его пишет и шепчет, совсем иное, чем
для того, кто будет читать это еловой тихо произнесет "сейчас".
     Сейчас,  преодолев  такое громадное  расстояние  во времени,  преодолев
вечность -- пусть  это покажется нелепым,--сейчас я  целую тебя, как прежде.
Вот и все... Больше я ничего не прибавлю, потому что  боюсь стать печальной,
а  значит, злой и потому,  что  не решаюсь признаться тебе в тех сумасшедших
мечтах, которые неизбежны,  когда  любишь и когда любовь огромна, а нежность
беспредельна.

ПРЕДЧУВСТВИЕ ЛЮБЯЩЕГО

Ни близость лица, безоблачного, как праздник,
ни прикосновение тела, полудетского и колдовского,
ни ход твоих дней, воплощенных в слова и безмолвие, –
ничто не сравнится со счастьем
баюкать твой сон
в моих неусыпных объятьях.
Безгрешная вновь чудотворной безгрешностью спящих,
светла и покойна, как радость, которую память лелеет,
ты даришь мне часть своей жизни, куда и сама не ступала.
И, выброшен в этот покой,
огляжу заповедный твой берег
и тебя как впервые увижу – такой,
какой видишься разве что Богу: развеявшей мнимое время,
уже – вне любви, вне меня.

Ева внутри своей кошки...

Она вдруг заметила, что красота разрушает ее, что красота вызывает
физическую боль, будто какая-нибудь опухоль, возможно даже раковая. Она ни
на миг не забывала всю тяжесть своего совершенства, которая обрушилась на
нее еще в отрочестве и от которой она теперь готова была упасть без сил -
кто знает куда, - в усталом смирении дернувшись всем телом, словно загнанное
животное. Невозможно было дальше тащить такой груз. Надо было избавиться от
этого бесполезного признака личности, от части, которая была ее именем и
которая так сильно выделялась, что стала лишней. Да, надо сбросить свою
красоту где-нибудь за углом или в отдаленном закоулке предместья. Или забыть
в гардеробе какого-нибудь второсортного ресторана, как старое ненужное
пальто. Она устала везде быть в центре внимания, осаждаемой долгими
взглядами мужчин. По ночам, когда бессонница втыкала иголки в веки, ей
хотелось быть обычной, ничем не привлекательной женщиной. Ей, заключенной в
четырех стенах комнаты, все казалось враждебным. В отчаянии она чувствовала,
как бессонница проникает под кожу, в мозг, подталкивает лихорадку к корням
волос. Будто в ее артериях поселились крошечные теплокровные насекомые,
которые с приближением утра просыпаются и перебирают подвижными лапками,
бегая у нее под кожей туда-сюда, - вот что такое был этот кусок плодоносной
глины, принявшей обличье прекрасного плода, вот какой была ее природная
красота. Напрасно она боролась, пытаясь прогнать этих мерзких тварей. Ей это
не удавалось. Они были частью ее собственного организма. Они жили в ней
задолго до ее физического существования.

                                                                       ***

     Именно в часы бессонницы вспоминала она о таких неприятных для тонко-чувствующего человека вещах. О том, что заполняло мир ее чувств, где
выращивались, как в пробирке, эти ужасные насекомые. В такие ночи, глядя в
темноту широко открытыми изумленными глазами, она чувствовала тяжесть мрака,
опустившегося на виски, словно расплавленный свинец. Вокруг нее все спало.
Лежа в углу, она пыталась разглядеть окружающие предметы, чтобы отвлечь себя
от мыслей о сне и своих детских воспоминаниях.
Но это всегда кончалось ужасом перед неизвестностью. Каждый раз ее
мысль, бродя по темным закоулкам дома, наталкивалась на страх. И тогда
начиналась борьба. Настоящая борьба с тремя неподвижными врагами. Она не
могла - нет, никогда, не могла - выкинуть из головы этот страх. Горло ее
сжималось, а надо было терпеть его, этот страх. И все для того, чтобы жить в
огромном старом доме и спать одной, отделенной от остального мира, в своем
углу.

Мост....

Не рухнув, ни один мост, коль скоро уж он воздвигнут, не перестает быть мостом....

Я был холодным и твердым, я был мостом, я лежал над пропастью. По эту сторону в землю вошли пальцы ног, В по ту сторону — руки; я вцепился зубами в рассыпчатый I суглинок. Фалды моего сюртука болтались у меня по • бокам. Внизу шумел ледяной ручей, где водилась форель. Ни один турист не забредал на эту непроходимую кручу, мост еще не был обозначен на картах... Так я лежал и ждал; я поневоле должен был ждать. Не рухнув, ни один мост, коль скоро уж он воздвигнут, не перестает быть мостом.

Это случилось как-то под вечер — был ли то первый, был ли то тысячный вечер, не знаю: мои мысли шли всегда беспорядочно и всегда по кругу. Как-то под вечер летом ручей зажурчал глуше, и тут я услыхал человеческие шаги! Ко мне, ко мне... Расправься, мост, послужи, брус без перил, выдержи того, кто тебе доверился. Неверность его походки смягчи незаметно, но, если он зашатается, покажи ему, на что ты способен, и, как некий горный бог, швырни его на ту сторону.

Он подошел, выстукал меня железным наконечником своей трости, затем поднял и поправил ею фалды моего сюртука. Он погрузил наконечник в мои взъерошенные волосы и долго не вынимал его оттуда, по-видимому дико озираясь по сторонам. А потом — я как раз уносился за ним в мечтах за горы и долы — он прыгнул обеими ногами на середину моего тела. Я содрогнулся от дикой боли, в полном неведении. Кто это был? Ребенок? Видение? Разбойник с большой дороги? Самоубийца? Искуситель? Разрушитель? И я стал поворачиваться, чтобы увидеть его... Мост поворачивается! Не успел я повернуться, как уже рухнул. Я рухнул и уже был изодран и проткнут заостренными голышами, которые всегда так приветливо глядели на меня из бурлящей воды.

Кто я? Что я?

Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,
Перстень счастья ищущий во мгле,
Эту жизнь живу я словно кстати,
Заодно с другими на земле.

И с тобой целуюсь по привычке,
Потому что многих целовал,
И, как будто зажигая спички,
Говорю любовные слова.

«Дорогая», «милая», «навеки»,
А в уме всегда одно и то ж,
Если тронуть страсти в человеке,
То, конечно, правды не найдешь.

Оттого душе моей не жестко
Ни желать, ни требовать огня,
Ты, моя ходячая березка,
Создана для многих и меня.

Но, всегда ища себе родную
И томясь в неласковом плену,
Я тебя нисколько не ревную,
Я тебя нисколько не кляну.

Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,
Синь очей утративший во мгле,
И тебя любил я только кстати,
Заодно с другими на земле.